Вчера, 8 марта, исполнилось 82 года со дня рождения Андрея Миронова.
Я до сих пор не понимаю, как получилось, что не самый красивый на свете, полноватый молодой человек, сыгравший жулика и пройдоху Диму Семицветова в "Берегись автомобиля" и такого же жулика и пройдоху Гешу Козодоева в "Бриллиантовой руке", в мгновение ока стал всеобщим любимцем?
Ясное дело, зажигательный дивертисмент про "Остров невезения" не мог остаться незамеченым, но не только же из-за него?
Неотразимое обаяние совершенно неповторимой индивидуальности, которого не смог не почувствовать и не выделить никто - от младенцев до стариков, от интеллектуалов до пролетариев...
Именно это неотразимое обаяние индивидуальности мигом захватило всех, и потом, на протяжении всей его короткой жизни тянулось за ним шлейфом (он этот шлейф поначалу и сам любил, а потом начал от него страдать).
За 26 лет карьеры он успел столько, столько иным не удавалось и за 60.
Его нет уже 38 лет, а в огромной стране и по сей день кто-то где-то да напевает про "крылышками бяк-бяк-бяк", даже не задумываясь о том, что кабы не отсвет этой ослепительной индивидуальности, то и "Жоржетта-Мюзетта", и "бяк-бяк" и многое ещё казалось бы несусветной глупостью...
Он умел сделать прекрасным и изящным любой бред, любой идиотский и бессмысленный набор слов...
И вот, казалось бы, искрометный "человек-праздник" с его "Жоржеттами-Мюзеттами" так долго и так счастливо был востребован всеми и повсюду, а у него, сквозь лукавство и веселое плутовство всё чаще проступало усталое горькое лицо и взыскующий взор.
Это впервые случилось еще в "Достоянии республики", когда его Маркизу пришлось выбирать между жизнью и бесчестьем, когда были пропеты слова "Я этим городом храним и провиниться перед ним..."
Но поющего, танцующего и непрерывно сыплющего остротами героя Миронова публика никому не хотела уступать.
Он перерос самого себя юного, а замечать это соглашались лишь единицы - те, кто обожал его театрального Фигаро и Чацкого, те, кто полюбил его Фарятьева, кого потряс и пронзил его Ханин в "Лапшине"...
Он был обречен вечно напевать и пританцовывать - потому что это нравилось публике.
Но жизнь оказалась строже публики.
Она однажды - и уже навек - пометила его печатью трагедии, и таким, помеченным печатью трагедии, он и остался навсегда, в возрасте 46 лет внезапно умерев во время представления своего "Фигаро"...
